Странный, удивительный, необычный день у меня сегодня. Взгляните: без лыж, хотя совершенно серьёзно планировались, с партийным заданием, которое оказалось mission impossible, с новой сумкой, подобранной к новым сапогам, и внезапным состоянием беззаботной болтливости!..
Сегодня в магазине, снимая деньги на покупку сумки со своей карточки, я услышала, как между павильонами ювелирного и "Саквояжем" разорвалась "The winner takes il all". Я... право, я была скорее собою в тот момент. Но крутить такое по радио!.. Боже мой. Совершенно спокойно, в просторном, ярко освещённом помещении, за окнами обыкновенный, разве что непривычно снежный, сырой мартовский день, вокруг люди, которым совершенно невдомёк... Что же это такое, Господи. Крушение всех надежд, приговор, разрушение воздушного замка, вырывание из тёплой, доброжелательной жизни... Это же предельное горе, облечённое в слова. Я намерена подобрать к сапогам сумку - а тут в уши мне несётся, что ему должно исчезнуть. 
Некоторым образом поразительно ещё и следующее: внезапные разногласия относительно одного пушкинского стихотворение. Предполагается, что я буду читать его на одноимённом фестивале (а мне хочется туда ещё и потому, что в финале его обещают всамделешный бал). Стихотворение, разумеется, не могло не быть ассоциативным: но это оказалось просто-напросто сокровищем!
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я...
А теперь ответьте мне на один вопрос: как бы вы на моём месте истолковали последнее четверостишье? Лишь только прочитав его впервые, я тут же уверилось, что речь идёт об утешении для адресата - утешении через воспоминание, что его любят, что обладатель этого никчёмного имени лелеет образ адресата в своём сердце. Но мне уж второй раз говорят: неправда! Это о лирическом герое сказано: есть память обо мне, есть в мире сердце, где живу я... Что это, оказывается, его помнят и хранят в сердце!.. А я, господа, упрямо не могу так думать. Эти два императива подряд не дают мне покоя. Пусть слова после них не оформлены прямой речью: разве Пушкину не позволено всё?
Имя лирического героя не пропадёт понапрасну: даже будучи преданным забвению, оно может хоть немного утешить любимого им человека. И я намереваюсь доказать хрустальную ценность этой точки зрения.